Все глубже и глубже в дебри.

Наконец Клара пришла к своему дому.

В Цюрихе была ночь, когда один коллекционер взял в руки старую маленькую резную скульптурку, за которую заплатил немалые деньги. Его убедили, что это великое произведение искусства и – что было еще важнее – отличное вложение денег.

Поначалу он выставил ее у себя дома. Потом его жена попросила убрать скульптурку. Куда подальше. Поэтому он поместил ее в свою частную галерею. Как-то раз он сидел там, попивая коньяк и разглядывая свои шедевры. Пикассо, родены, генри муры.

Но его взгляд постоянно возвращался к веселой маленькой скульптурке: лес, счастливые люди, строящие деревню. Поначалу она доставляла ему удовольствие, но теперь казалась пугающей. Он подумывал, не убрать ли ее еще дальше. Может быть, в кладовку.

Когда днем ему позвонили из полиции и спросили, не согласится ли он отправить резную скульптурку назад в Канаду, где ведется полицейское расследование, он отказался. Ведь в конечном счете она была выгодным вложением. А принудить его никто не мог. Он не совершил ничего противозаконного, и заставить его они не могли.

Однако брокер перенаправил ему две просьбы из полиции. Ответ на первую он знал, но все же взял скульптурку и посмотрел на ее ровное основание. Никаких букв, никакой подписи. Ничего. Но второй запрос показался ему просто смешным. Тем не менее он попытался. Он уже собирался убрать скульптуру и ответить по электронной почте, что ничего подобного у себя не нашел, когда его глаза заметили что-то светлое среди темных сосен.

Он пригляделся. Там, в глубине леса, вдали от деревни, он обнаружил то, что искала полиция.

Крохотную деревянную фигурку. Юношу, совсем мальчика, прячущегося в лесу.

Глава тридцать первая

День клонился к вечеру. Агент Лакост уже ушла, а инспектор Бовуар и агент Морен докладывали о проделанной за день работе.

– Мы побывали у Парра, у Кмеников, у Маку. У всего чешского сообщества, – сказал Бовуар. – Безрезультатно. Никто не знал Отшельника, никто его не видел. Все они слышали об этом скрипаче… как его…

– Мартину, – подсказал Морен.

– …потому что он известный чешский композитор, но никто его в глаза не видел.

– Я связался с Институтом Мартину и еще попытался узнать, что можно, о предыстории местных чешских семей, – сказал Морен. – Они именно те, за кого себя выдают. Беженцы от коммунистического режима. Ничего другого. Я бы даже сказал, что они более законопослушные люди, чем большинство остальных. Никаких связей с Мартину.

Бовуар отрицательно покачал головой. Если инспектора выводила из себя ложь, то правда раздражала его еще больше. В особенности когда она оказывалась неудобной.

– Твое впечатление? – спросил Гамаш у агента Морена.

Прежде чем ответить, тот кинул взгляд на инспектора Бовуара.

– Я думаю, скрипка и музыка не имеют никакого отношения к людям, которые здесь живут.

– Возможно, ты прав, – согласился Гамаш, который знал, что, прежде чем найти убийцу, им придется заглянуть во множество пустых пещер. Видимо, это и была одна из таких пещер. – А что Парра? – спросил он, предвидя ответ.

Если бы что-то было, то Бовуар уже сказал бы ему.

– В их предыстории – ничего, – подтвердил Бовуар. – Однако…

Гамаш ждал.

– Вид у них был какой-то настороженный, взволнованный. Они удивились, узнав, что убитый был чехом. Все удивились.

– И что ты думаешь? – спросил Гамаш.

Бовуар провел усталой рукой по лицу.

– Не могу связать все это воедино, но, по-моему, здесь что-то есть.

– Ты полагаешь, тут существует какая-то связь? – не отступал Гамаш.

– А как же без этого? Убитый был чехом, нотные записи, бесценная скрипка, и здесь существует большое чешское сообщество, включая двоих человек, которые могли обнаружить хижину. Если только…

– Что?

Бовуар подался вперед, сцепил нервные руки на столешнице:

– Что, если мы ошибаемся? Что, если убитый не был чехом?

– Ты хочешь сказать, что Оливье лжет? – спросил Гамаш.

Бовуар кивнул:

– Он лгал во всем остальном. Может, он сказал это, чтобы сбить нас со следа. Чтобы мы подозревали других.

– Но как быть со скрипкой и музыкой?

– А что со скрипкой и музыкой? – Бовуар задумался на несколько секунд. – В хижине есть много других вещей. Возможно, Морен прав. – Впрочем, он произнес это тем же тоном, каким мог бы сказать, что, возможно, прав шимпанзе, то есть со смесью сомнения и благоговения, испытываемого свидетелем чуда. – Возможно, музыка и скрипка не имеют к этому никакого отношения. Там ведь были блюда и из России, а хрусталь – откуда-то еще. Эти предметы ни о чем нам не говорят. Он может быть кем угодно. У нас в подтверждение его чешского происхождения есть только слова Оливье. Может быть, Оливье и не лгал. Может быть, этот человек и в самом деле говорил с акцентом. Но не с чешским. Может, это был русский, или польский, или какой-то другой сходный акцент.

Гамаш откинулся на спинку стула, задумался, потом кивнул и подался вперед.

– Это вероятно. Но возможно ли?

Это была часть расследования, которая нравилась ему более всего и пугала его более всего. Пугал не загнанный в угол и опасный подозреваемый – пугала возможность того, что они повернут влево, тогда как должны были бы повернуть вправо. Или откажутся от версии, бросят многообещающий след. Или не заметят такового в стремлении к результату.

Нет, теперь он должен был двигаться с осторожностью. Как и любой искатель, он знал, что опасно не спускаться со скалы – опасно безнадежно заблудиться. Запутаться. Получить слишком много информации и в результате окончательно сбиться со следа.

В конечном счете расследование убийства неизменно давало сокрушительно простой ответ. Он всегда присутствовал, всегда был очевиден. Просто он прятался среди фактов, свидетельств, обманов и заблуждений следователей.

– Оставим это пока, – сказал Гамаш, – и не будем отказываться ни от каких версий. Отшельник мог быть чехом, а мог и не быть. Но в любом случае содержимое его хижины сомнению не подлежит.

– А что сказала суперинтендант Брюнель? Есть ли среди этих вещей похищенные? – спросил Бовуар.

– Ничего такого она не нашла, но продолжает поиски. А Жером Брюнель занимался буквами, вырезанными на нижней стороне, и он считает, что это шифр Цезаря. Так называется один из видов шифра.

Гамаш объяснил, что такое шифр Цезаря.

– Значит, нам остается найти ключевое слово? – спросил Бовуар. – Это должно быть просто. «Воо».

– Нет. Это слово уже попробовали.

Бовуар подошел к листу бумаги, закрепленному на стене, и снял колпачок с маркера. Написал буквы алфавита. Затем его рука замерла.

– Как насчет скрипки? – спросил Морен.

Бовуар еще раз посмотрел на него, как смотрят на шимпанзе, проявившего неожиданную сообразительность. Написал на отдельном листе бумаги «скрипка». Потом добавил «Мартину» и «Богуслав».

– «Богемия», – предложил Морен.

– Неплохая мысль, – сказал Бовуар.

Не прошло и минуты, как у них уже было с десяток предложений. Они все их опробовали и ничего не нашли.

Бовуар с некоторым раздражением пощелкал по своему маркеру, разглядывая буквы алфавита, словно это они были виноваты во всем.

– Ну что ж, не оставляйте попыток, – сказал Гамаш. – Суперинтендант Брюнель пытается найти остальные резные скульптуры.

– Вы думаете, что его убили из-за них? – спросил Морен. – Из-за скульптурок?

– Может быть, – сказал Гамаш. – Есть немало людей, готовых на убийство ради таких ценных вещей.

– Но когда мы нашли хижину, там все оставалось в целости, – возразил Бовуар. – Если убийца находит хижину, находит хозяина и убивает его, то, по логике, он должен обыскать дом – разобрать его по бревнышку, чтобы найти скульптурки. Разве нет? И убийце особо не приходится беспокоиться о соседях.

– Может, он и собирался это сделать, но услышал, что возвращается Оливье, и ему пришлось ретироваться, – сказал Гамаш.