Скульптуры излучали радость, свет. Но под этим скрывалось что-то еще. Какое-то скрытое значение, темная тональность.

– Что такое? – спросил Гамаш.

– В них есть что-то отталкивающее, – сказала Клара. – Что-то порочное.

– Не можете сказать что?

Питер и Клара некоторое время разглядывали резные скульптурки, потом посмотрели друг на друга.

– Извините, – сказал Питер, – искусство иногда воздействует на подсознательное восприятие, и сам художник даже, возможно, не имел в виду ничего такого. Может, чуть измененные пропорции. Цвет. Это и производит шокирующее впечатление.

– Но вот что я вам могу сказать, – раздался голос Клары. – Это выдающиеся произведения искусства.

– Как вы это поняли? – спросил Гамаш.

– Они будят сильные эмоции. Таково свойство великого искусства.

Клара снова посмотрела на скульптуры. Не слишком ли много радости? Может, в этом все дело? Может быть, именно избыточные красота, радость и надежда вызывают беспокойство?

Она подумала и решила – нет. Она надеялась, что нет. В этих работах было что-то еще.

– Да, кстати, – вспомнил Питер. – У тебя через несколько минут встреча с Дени Фортеном.

– О черт, черт, черт, – встрепенулась Клара, вскакивая со стула.

– Я вас не задерживаю. – Гамаш снова завернул деревянные скульптурки в полотенца.

– У меня возникла одна мысль, – сказала Клара, догнав Гамаша у двери. – Месье Фортен, возможно, разбирается в таких скульптурах лучше нас. Откровенно говоря, разбираться в этом хуже нас очень трудно. Могу я показать ему одну из них?

– Хорошая мысль, – обрадовался Гамаш. – Очень хорошая мысль. И где вы с ним встречаетесь?

– В бистро через пять минут.

Гамаш вытащил из сумки один из свертков и протянул Кларе.

– Отлично, – сказала она, пока они вдвоем направлялись от дома к дороге. – Я ему скажу, что это я вырезала.

– Стоит ли?

Клара вспомнила расцветающее чувство страха у нее в груди, когда она смотрела на скульптуры.

– Не стоит, – согласилась она.

Глава двадцать вторая

Гамаш прибыл в оперативный штаб и обнаружил там суперинтенданта Терезу Брюнель. Она сидела за столом для совещаний, а вокруг нее лежали фотографии. Когда он вошел, она с улыбкой поднялась.

– Старший инспектор. – Она сделала шаг ему навстречу, протянула руку. – Агент Лакост так удобно меня здесь устроила, что я подумываю, не переехать ли сюда.

Тереза Брюнель приближалась к пенсионному возрасту, хотя никто в Квебекской полиции даже не намекнул бы ей об этом. Не из опасения обидеть очаровательную женщину и не из вежливости. Она в большей степени, чем кто-либо из них, была незаменима.

Она появилась в отделе кадров полиции двумя десятилетиями ранее. Молодой полицейский, дежуривший в этот момент, принял ее появление за шутку. Перед ним была утонченная женщина лет сорока пяти, одетая в платье от Шанель и желающая заполнить заявление о приеме на работу. Он дал ей бланк, думая, что она, скорее всего, воплощает в жизнь угрозу разочаровавшему ее сыну или дочери, и с растущим недоумением смотрел, как она села, скрестив ноги и распространяя слабый запах дорогого парфюма, и принялась собственноручно заполнять бланк.

Прежде Тереза Брюнель работала главой отдела закупок во всемирно известном Музее изящных искусств в Монреале, но в глубине души она всегда мечтала разгадывать тайны. Тайны всякого рода. И когда ее дети поступили в колледж, она прямиком отправилась в Квебекскую полицию и подала заявление. Разгадка какой тайны может быть благороднее, чем разгадка тайны преступления? Пройдя курс обучения в полицейском колледже у старшего инспектора Армана Гамаша, она открыла для себя еще одну тайну и страсть. Человеческий разум.

Теперь она имела звание выше, чем у ее наставника, и возглавляла отдел имущественных преступлений. И в свои шестьдесят пять, как и прежде, была полна энергии.

Гамаш тепло пожал ей руку:

– Суперинтендант Брюнель.

Тереза Брюнель и ее муж Жером часто бывали на обеде в доме Гамашей, а Гамаши, в свою очередь, нередко заглядывали к Брюнелям в их квартиру на рю Лорье. Но на службе они были «старший инспектор» и «суперинтендант».

После этого Гамаш подошел к агенту Лакост, которая тоже встала с его появлением.

– Что-нибудь уже есть?

Она отрицательно покачала головой:

– Но я им только что звонила, и лабораторные результаты будут готовы в любую минуту.

– Bon. Merci. – Он кивнул агенту Лакост, и она вернулась к своему компьютеру. Затем он снова обратился к суперинтенданту Брюнель: – Мы ждем экспертизу по отпечаткам пальцев. Я очень признателен вам за то, что смогли так быстро приехать.

– C’est un plaisir. [60] И потом, это так увлекательно. – Она повела его назад к столу для совещаний и, подавшись ближе, прошептала: – Voyons, Арман, неужели это все правда?

Она показала на фотографии, разбросанные по столу.

– Правда, – прошептал он в ответ. – И нам может понадобиться еще и помощь Жерома.

Жером Брюнель, ныне доктор на пенсии, давно разделял страсть жены к разгадыванию тайн, но если она склонялась к разрешению загадок человеческого разума, то его влекла тайнопись. Из своего удобного кабинета, где царил вечный кавардак, он, сидя в монреальской квартире, обслуживал дипломатов и службы безопасности. Иногда расшифровывал, иногда зашифровывал.

Он был общительным и образованным человеком.

Гамаш достал резную скульптуру из сумки, развернул ее и положил на стол. И снова радостные пассажиры поплыли по столу для совещаний.

– Очень мило, – сказала Брюнель, надев очки и приглядываясь. – Нет, в самом деле, – пробормотала она себе под нос, внимательно разглядывая резьбу, но не прикасаясь к ней. – Удивительная работа. Художник, кто бы он ни был, знает дерево, чувствует его. И разбирается в искусстве.

Она сделала шаг назад, разглядывая скульптуру. Гамаш ждал, и, вполне предсказуемо, она вскоре перестала улыбаться и даже подалась еще дальше.

Он уже в третий раз видел сегодня утром подобную реакцию. Скульптура, казалось, брала за самое сердце, затрагивала какие-то глубинные чувства, свойственные многим людям. Она затрагивала саму человеческую природу. А потом, как дантист, вторгалась вглубь. И тогда радость превращалась в страх.

Еще несколько секунд – и ее лицо посветлело, на нем появилась обычная профессиональная маска. На место человека вернулся полицейский. Брюнель склонилась над скульптурой, обошла вокруг стола, не прикасаясь к работе. Наконец, рассмотрев ее со всех сторон, она взяла скульптуру в руки и, как и все остальные, перевернула ее.

– НЭШЬШ, – прочла она. – Прописные буквы. Вырезаны по дереву. Без краски. – Она говорила как коронер, который делает вскрытие и надиктовывает увиденное. – Тяжелое, крепкое дерево. Вишня? – Она присмотрелась, даже принюхалась. – Нет, текстура иная. Кедр? Нет, цвет не похож, если только… – Она поднесла скульптуру к окну, к солнечному свету, потом опустила и улыбнулась, глядя поверх очков. – Кедр. Красное дерево. Из Британской Колумбии. Почти наверняка. Хороший выбор. Кедр практически вечен, в особенности красный. К тому же он очень твердый. Но резать по нему на удивление легко. Индейцы хайда на западном побережье много столетий изготавливали из этого дерева тотемные шесты.

– И они стоят до сих пор.

– Стояли бы и до сих пор, если бы большинство из них не было уничтожено в конце тысяча восьмисотых годов правительством или церковью. Но прекрасный шест можно увидеть в Музее цивилизации в Оттаве.

Они оба поняли иронию сказанного.

– Так что же ты здесь делаешь? – спросила Брюнель, обращаясь к скульптуре. – И чего ты так боишься?

– Почему вы это говорите?

По другую сторону стола подняла голову агент Лакост, которой тоже интересно было узнать ответ.

– Ведь вы тоже это почувствовали, Арман? – Она обратилась к нему по имени – знак того, что хотя она и держала себя в руках, но была поражена. – В этой работе есть что-то холодное. Не хочу говорить «злое»…