– Вообще-то, – сказал Габри, – она пытается похитить нас и вернуть в тысяча девятьсот пятидесятый год.

– Видимо, тогда она в последний раз и принимала гостей, – подхватила Мирна.

– Закусочку, старина? – Рут увидела нового гостя и устремилась к нему.

Габри и Оливье посмотрели друг на друга:

– Она имеет в виду вас.

Как это ни невероятно, но она и в самом деле имела в виду Гамаша.

– Господь любит уток, – провозгласила Рут с густым британским акцентом.

Следом за Рут топала Роза.

– Она начала говорить в таком духе, как только мы вошли в дверь, – сказала Мирна, отшатываясь от подноса и разбрасывая стопку «Литературного приложения „Таймс“».

По оранжевому подносу расползлись соленые крекеры, на крекерах была какая-то коричневая замазка – Гамаш надеялся, что это арахисовое масло.

– Я читала что-то о подобных вещах, – продолжила Мирна. – Люди начинают говорить с акцентом после повреждения мозга.

– Разве одержимость дьяволом считается повреждением мозга? – спросил Габри. – Она несет всякий бред.

– Чтоб мне провалиться! – заявила Рут.

Но самым поразительным в комнате было не кольцо ламп, тиковая мебель и благовоспитанная британка Рут с ее сомнительным угощением. И не диван, на котором лежали книги, газеты, журналы, словно зеленый ворсистый коврик. Самым поразительным в комнате была утка.

Роза была одета в платье.

– Вот уж поистине, «Пригнись и накройся», [47] – заметил Габри.

– Это наша Роза. – Рут поставила поднос с крекерами и стала предлагать сырные палочки.

Гамаш смотрел и думал, не стоит ли ему сделать пару звонков. Один – в Общество защиты животных, другой – в психиатрическую больницу. Но Роза и Рут явно пребывали в прекрасном настроении. В отличие от их гостей.

– Хотите? – спросила Клара, предлагая Гамашу нечто шарообразное, обсыпанное чем-то похожим на семена.

– А что это? – спросил он.

– Мы думаем, это сало для птиц, – сказал Питер.

– И вы предлагаете это мне? – спросил Гамаш.

– Ну, кто-то ведь должен попробовать, чтобы ее не обидеть. – Клара кивнула в сторону Рут, которая исчезла в кухне. – А нам страшновато.

– Non, merci, – сказал Гамаш, улыбнувшись, и отправился на поиски Оливье.

Проходя мимо кухни, он увидел, как Рут открывает консервную банку. Роза стояла на столе и наблюдала за ней.

– Так, сейчас мы откроем это, – пробормотала Рут. – Может быть, понюхать, как ты думаешь?

Утка, похоже, ни о чем таком не думала. Но Рут все равно понюхала открытую банку.

– Вполне съедобно.

Старая поэтесса вытерла руки о полотенце, потом приподняла платье на Розе и разгладила взъерошенное перо.

– Вам помочь? – спросил от двери Гамаш.

– Ах, какой вы душка.

Гамаш поморщился, ожидая, что после этого в него полетит тесак. Но Рут только улыбнулась и протянула ему тарелку с оливками, каждая из которых была нафарширована долькой консервированного мандарина. Гамаш взял тарелку и вернулся к гостям. Неудивительно, что его приветствовали так, словно он присоединился к силам зла. Гамаш порадовался тому, что Бовуар не пошел с ним и не видит ни Рут, более чокнутую, чем обычно, ни Розу в платье, ни его самого, предлагающего еду, которая почти наверняка убьет или искалечит каждого, кому хватит глупости попробовать.

– Оливки? – предложил он Оливье.

Они посмотрели на тарелку.

– Это сделает меня китайским мандарином? – спросил Габри.

– Тебе пора вытащить голову из собственной задницы, – отрезал Оливье.

Габри открыл было рот, но тревожное выражение лиц вокруг заставило его проглотить так и не сказанные слова.

Питер, стоявший чуть поодаль со стаканом воды, взятым им у Рут какое-то время назад, улыбнулся. Почти то же самое сказала ему и Клара, когда он сообщил ей, что оскорблен обыском, который учинила в их доме полиция.

«Почему?» – спросила она.

«А ты разве не оскорблена? Ты только подумай: все эти чужие люди смотрят на твои картины».

«Разве не это называется выставкой? Сегодня мои картины видело больше народу, чем за всю мою карьеру. Пригласи к нам еще полицейских. Надеюсь, они придут с чековыми книжками. – Она рассмеялась, ее это явно не волновало. Но она видела, что это волнует его. – Ну-ка, скажи мне, в чем дело».

«Картина еще не готова, ее никто не должен видеть».

«Слушай, Питер, ты делаешь вид, будто это имеет какое-то отношение к твоему искусству».

«Да, имеет».

«Они пытаются найти убийцу, а не художника».

И так это и осталось между ними – неудобная правда.

Гамаш и Оливье отошли от группы гостей в тихий уголок.

– Насколько я понимаю, вы купили ваше здание несколько лет назад.

Услышав эти слова, Оливье слегка покраснел. Он украдкой оглядел комнату, желая убедиться, что их никто не слышит.

– Я решил, что это неплохое вложение средств. Я заработал кое-какие деньги, пока служил в банке. Да и здесь бизнес шел неплохо.

– Видимо, да. Вы ведь заплатили почти три четверти миллиона долларов.

– Сегодня это наверняка стоит миллион.

– Возможно. Но вы заплатили наличными. Что, так хорошо шел бизнес?

Оливье стрельнул глазами по сторонам, но их никто не слышал. Тем не менее он понизил голос:

– Бистро и гостиница приносят неплохие деньги. По крайней мере, пока. Но главную прибыль приносят старинные вещи.

– И каким же образом?

– Большой интерес к квебекской сосне. Много отличных находок.

Гамаш кивнул:

– Мы сегодня говорили с детьми Пуарье.

Лицо Оливье посуровело.

– Слушайте, они говорят неправду. Я не обманывал их мать. Она хотела продать. Отчаянно хотела продать.

– Я знаю. Мы и с ней говорили. И с Мюнденами. Мебель была в очень плохом состоянии.

Оливье немного успокоился:

– Это так. Многие годы простояла в сырых холодных сараях и на чердаке. Мышей пришлось выгонять. Некоторые предметы так покоробились – не отреставрируешь. Хоть плачь.

– Мадам Пуарье говорит, что вы потом привезли ей новую кровать. Это благородно.

Оливье опустил глаза:

– Да, я хотел ее отблагодарить.

«Совесть, – подумал Гамаш. – У этого человека уязвимая и больная совесть, но ее оседлала громадная и страшная корысть».

– Вы сказали, что бистро и гостиница приносят неплохой доход. Пока. Что вы имели в виду?

Оливье бросил быстрый взгляд в окно, потом посмотрел на Гамаша.

– Ура-ура, все приглашаются на обед, – пропела Рут.

– И что будем делать? – прошептала Клара на ухо Мирне. – Спасаться бегством?

– Слишком поздно. Утка или Рут нас точно догонят. Нам осталось лишь затаиться и молиться о спасении. Если произойдет худшее, притворимся мертвыми.

Гамаш и Оливье поднялись – последние, кто направился к обеденному столу.

– Вы, вероятно, знаете, что происходит в старом доме Хадли?

Гамаш не ответил, и Оливье продолжил:

– Они почти полностью выпотрошили его и переделали в спа-салон и гостиницу для корпоративного отдыха. Тут повсюду появятся приезжие. Это погубит Три Сосны.

– Три Сосны?

– Ну хорошо, – ответил Оливье. – Погубит бистро и гостиницу.

Они присоединились к остальным в кухне и расселись за садовым пластиковым столом Рут.

– Начинается, – предупредил Габри, когда Рут принялась ставить перед каждым из них тарелки.

Гамаш посмотрел на содержимое. Разглядел консервированный персик, бекон, сыр и мармеладки.

– Я очень люблю всякие такие штуки, – с улыбкой сказала Рут.

Роза сидела рядом с ней в гнезде из полотенец, засунув клюв под рукав своего платья.

– Виски? – спросила Рут.

– С удовольствием. – Шесть стаканов потянулись к ней, и Рут добавила каждому к обеду еще и виски.

Сто лет и много жизней спустя они покинули жилище Рут и, пошатываясь, вышли на свежий, прохладный воздух.

– Пока-пока, – помахала им на прощание Рут, но Гамаша приободрило услышанное через закрытую дверь: – Пошли в жопу.